В последние три дни моего пребывания в Калифорнии наконец-то выглянуло солнце. Полтора месяца шли дожди, ни позагорать, ни погреться, а тут 25, но уже уезжать. Причем жара же не с утра до ночи — зима все-таки. К полудню, дай бог, распогоживается, а после трех уже взад-обратно морозит. Решил я хотя бы чуть-чуть потюленить, полежать на топчане у бассейна, но машина заглохла в пути и хоть ори.

Только и успел свернуть в какой-то закуток. Кругом ни жилых домов, ни магазинов, ни пешеходов. Лишь здание какое-то бесконечное, пара припаркованных автомобилей и фургон с сосисками. Я вызвал буксировщик, те обещали через час подъехать, а драгоценные минуты загара уходят. Пока приедут, пока отбуксируют, солнце спрячется за кипарис, и отпуск прошел бессмысленно, как русский бунт. И тогда я решил бросить вызов пуританской американской морали. Не побояться, так сказать, и прямо там у фургона с сосискою сбросить с себя фуфайку.

Сбросил, повернул себя к миру задом, к солнцу передом, растопырил руки, стою — жду загара. Пять минут жду, десять, одиннадцать, а на двенадцатой минуте чувствую: кто-то сэрит мне в ухо. Сэр да сэр, экскьюз ми да экскьюз ми. Открываю глаза — охранник. Стоит меж мной и светилом, губами шевелит, что-то, видимо, пытается до меня донести. Напряг я мозг, слышу, уважает он меня. Ничего, говорит, против вашей, сэр, фигуры не имею, вид, говорит у вас вполне еще человеческий, но вас, не ровен час, могут заметить дамы. Выйдут такие сосиску из фургона отведать, а тут вы торсом сияете. И это, говорит, может их расстроить. Дамы потому что очень ранимы. Они страсть как чувствительно реагируют на всякие проявления бесстыдства. Вы уж пощадите правила общественной морали, не доводите женщин до греха, не смущайте их благонравия. Ну и я, понятно дело, подчинился.